Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста - Страница 76

К оглавлению

76

Субботним утречком надел я свежую рубашку, выбрился, запарковал свой чекер на Шестой авеню возле винного магазина и – вошел.

– Вам помочь? – налетает на меня продавец, а я – отмахиваюсь:

– Погоди, дай поглядеть, подумать…

И чувствуя, что меня мутит, как с перепою, подумал: разве мало и без того пропитался я всякой грязью в такси? Зачем же мне непременно еще и в этой луже вываляться? Не смогу я «честно» глядеть в лица этим мерзавцам, называя «пароль»: «Нельзя брать чужое. Но гут…» Будут мои глазки юлить, бегать… Ну, а как не возьмут подношение, прогонят – ведь какой будет позор!.. Нет, я уж как-нибудь иначе. Не сошелся свет клином на «Хилтоне».

– Дай мне бутылку «Смирновской», – сказал я совсем уже было заскучавшему от моих раздумий продавцу. И купил еще для жены вишневки, этой, знаете, «Peter Hearing»…

Глава пятнадцатая
Честный швейцар

1

Был в Манхеттене только один отель – «Мэдисон»! – швейцары которого позволяли любому таксисту, в том числе и мне, дожидаться пассажира в аэропорт. Но, само собой, уникальное это место собирало немыслимые очереди желтых кэбов.

В первой половине дня у центрального подъезда «Мэдисона» дежурил молодой ирландец, не бравший с нас взяток; звали его Шон.

Вот мое первое впечатление о Шоне.

Погожий денек. Возле «Мэдисона» – ни одного такси. Радуясь возможности получить аэропорт без всякой очереди, я выхожу из чекера и становлюсь в «засаду», укрывшись за кипарисом в бетонной тумбе при входе в отель. Отсюда я вижу всех, а меня не видит никто. Подойдет к моему чекеру клиент, подергает ручку, увидит, что водителя нет, и отправится себе на угол ловить такси. Я же спокойненько дожидаюсь заветной минуты. Как только рассыльные выкатят на тележке багаж, я эдаким Соловьем-Разбойником выскочу из засады и схвачу чемодан!

Но пока чемоданов нет. И отель, и улица малолюдны. У подъезда прохаживается швейцар. Взад-вперед. Заложил руки на спину. Взгляд голубых глаз устремлен в пространство. Чуть шевелятся губы.

Розовощекий, двадцатипятилетний, в светло-синем цилиндре, который ему к лицу, он проходит мимо меня, и теперь я вижу в одной из заложенных за спину рук – книжку. Перегнута обложкой внутрь. Ба, да это стихи!..

Нравится вам такой швейцар?

Вдруг глаза под фетровыми полями вспыхнули: из отеля выплыла пожилая леди. Это ее появление зажгло Шона такой радостью. «Доброе утро. Такси?». Косой взгляд в мою сторону. Поднята рука, свисток. Скользнула в карман принятая с легким смущением монетка.

Но, усадив даму в кэб, швейцар не захлопнул дверцу. Он почему-то снял с головы цилиндр, и верхняя половина его туловища скрылась в салоне машины…

И снова мерные шаги взад-вперед. И губы, шепчущие стихи. И яркое, как фотоблиц, сияние глаз при появлении каждой женщины…

За моим чекером пристроился еще один кэб. Толстый американец с трудом выбрался на тротуар и, указывая в сторону отеля, о чем-то спросил парня в цилиндре.

Брови Шона взметнулись удивленными дугами. Таксиста, который был по возрасту вдвое старше, швейцар не удостоил объяснения, как пройти в туалет.

И все-таки мне этот Шон понравился. И стихи. И галантность по отношению к пожилой даме. Даже влюбленность его во всех женщин показалась мне милым мальчишеством. Хамское же обращение с таксистом было, с моей точки зрения, простительно: мечтатель, а жизнь груба… Кэбби, наверное, досадили парню: известные ведь скандалисты.

Но я наблюдал Шона не раз и не два… Его лицо, словно неправильный английский глагол, имело три навсегда застывшие формы: каждый гость отеля вызывал в Шоке прилив подобострастия; каждая женщина – вспышку восторга; третья же форма (неприятного удивления: «Неужели я должен с этим ничтожеством общаться?») – была обычно обращена уже к спине подходившего за чем-нибудь к Шону рассыльного или официанта из соседнего кафе, но не таксиста.

С таксистами Шон никогда и ни по какому поводу не разговаривал. Он презирал наше племя. Потому и денег наших не брал…

Ежедневно в 12:00 – часы можно было проверять – к центральному подъезду подкатывал белый «роллс-ройс», и Шон исчезал в вестибюле.

Он появлялся через несколько минут, выводя в паре с рассыльным полупарализованную, еле державшуюся на спичечных ногах старуху, с дряблых щек которой при каждом шажке осыпалась розовая «штукатурка».

Подмигивая нам и хвастая пятидолларовой бумажкой, в отель вприпрыжку возвращался рассыльный, а Шон, сняв цилиндр, исправно заглядывал в салон «роллс-ройса»…

Впрочем, какое мне было дело до задницы Шона, торчавшей наружу? Разве я шпионил за ним? Но однажды в полдень, оказавшись на противоположном тротуаре у «Мэдисона» и наблюдая за процедурой усаживания румяной «смерти» в «роллсройс» с другой точки, я увидел, как, выставив на обозрение свой зад, швейцар выцеловывает пергаментные складки шеи. Скрюченная лапка ласкала его затылок…

2

Однажды, получив нагоняй от менеджера из-за фокусов таксистов-«аэропортщиков», взялся Шон наводить у отеля порядок: первый кэб берет первую работу! Тот, кто откажется взять пассажира на короткое расстояние, не получит и пассажира в аэропорт.

Водителем головной машины, которому досталось выслушать впервые пренеприятное это предупреждение, оказался безответный Ежик. Но даже и он возмутился столь грубым нарушением традиций «Мэдисона». Бывший архитектор не стал, разумеется, ни огрызаться, ни «спориться». В знак протеста он уехал от отеля – пустым.

Следующим в очереди стоял кэб тщедушного, с впалыми щеками пуэрториканца Риччи.

– Ты работаешь? – спросил его Шон.

76