Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста - Страница 52

К оглавлению

– Ничего особенного…

– Отчего же вы так сияете?

Раскинула руки по спинке сиденья – яркая, неотразимая.

– Я всегда такая…

– Ой ли?!.. Что вы делали в аэропорту – без вещей?

– Провожала мужа.

Вот так номер.

– Чему же вы радуетесь? Он у вас старый, нудный?

– Наоборот, молодой и очень славный…

Жмурится от солнышка:

– Через два дня муж вернется, привезет наших детишек. Я уже больше недели их не видела.

– Соскучились?

– Конечно…

– Не верю ни одному слову.

– Как хотите…

– Скажете правду, если я угадаю?

– Скажу.

– Эти два дня – ваши!

Нахмурилась:

– Мои…

Едва она созналась, бесшабашное настроение мое пропало. Несколько минут мы молчали. Я закурил свою сигарету, она – свою. Потом я сказал:

– Откуда это приходит? Что – толкает?

– Не знаю…

– А чем занимается ваш муж?

– Он дантист.

Я обрадовался до неприличия:

– Тогда так ему и надо! Дантист засадил меня в этот проклятый кэб. Чему вы улыбаетесь?

– Тот, кого я люблю, тоже дантист, – сказала она, и для меня все ее очарование – исчезло…

«Так, так, так, – задумался я: – а не подлежит ли это дело немедленному разбирательству в Чрезвычайном Таксистском Трибунале?…» И, собравшись с мыслями, тотчас же вынес приговор: «За то, что у подсудимой не хватило ни вкуса, ни взбалмошности влюбиться в лохматого саксофониста, в спортсмена, в красавца-актера, в соседского, наконец, мальчишку-студента, рассматривая факт одновременного сожительства с двумя дантистами как отягчающую вину пошлость, Таксистский Трибунал приговаривает вас, мадам, к маршруту повышенной дальности – через мост Трайборо!».

Приговор, по-моему, был ей понятен. Эта дамочка знала НьюЙорк. Тягостная тишина, в которой царил теперь только грубый таксистский обман, сгустилась в чекере. Мы проскочили мимо ответвления дороги, которое вело к туннелю Квинс-Манхеттен, мимо другого ответвления, ведущего к мосту Квинсборо, и теперь стремительное Гранд-шоссе уносило кэб в сторону от пересечения Тридцать пятой улицы и Лексингтон-авеню, куда моя пассажирка направлялась, – в объезд, эдак кварталов на восемьдесят! Но осужденная не заявляла ходатайства о смягчении приговора. Раздавленная тяжестью своей вины, она молчала…

6

Оказавшись, наконец, на юго-восточном углу Парк-авеню и Сорок второй улицы, я, однако, так и не сподобился разглядеть, где именно расположены здесь авиакассы. Голова моя шла кругом…

Я не видел ни домов, ни машин, ни суеты у входа в Центральный вокзал, бурлившей через дорогу от того места, где я стоял глубоко потрясенный: перед растянувшейся метров на двадцать шеренгой людей с чемоданами!..

Баулами…

Дорожными чехлами для костюмов…

Саквояжами…

Рюкзаками…

Построенный и готовый к отправке в аэропорт батальон… Волнительность момента заключалось не только в количестве клиентов или мест багажа, не только в том, что их было много, но еще и в том, что кэб был лишь один – мой!

Усилием воли я заставил себя действовать! Открыл багажник и пружинисто шагнул к шеренге…

Прохладный ветерок ласкал мое разгоряченное лицо; я расхаживал перед строем, как генерал, который намечает группу для стратегически важной разведки. Я задавал отрывистые вопросы: «Куда едем?». И тут же решал: «Подождите!.. Вы тоже должны подождать… А вы – пройдите к машине!..».

Большинство выстроившихся вдоль стены людей собиралось в «Ла-Гвардию»; их, естественно, я игнорировал, а выискивал – «кеннедийцев»… Но мои жесты и голос с каждой секундой становились все менее уверенными, поскольку люди отвечали на «генеральские» вопросы как-то недоброжелательно, переглядываясь между собой, и в душу ко мне холодным червем вползло ощущение, что я совершаю нечто недозволенное…

– Куда ехать? – спросил я очередного пассажира, однако, он вообще не ответил мне, а глядя в ту сторону, где я оставил кэб, как-то странно и вроде бы злорадно хихикнул.

Я оглянулся. Перед моим чекером, широко расставив ноги, стоял полисмен и что-то писал в большом, удлиненном, как мне показалось, блокноте.

– Что случилось, босс? – вроде бы по-приятельски, стараясь скрыть сквозившую в голосе дрожь, спросил я.

– Ничего особенного, – в тон мне, по-приятельски, отвечал полисмен, не прерывая своего занятия. – Дай мне, пожалуйста, свои права.

– Вы выписываете мне штраф? – не без удивления осведомился я.

– Угу…

– За что?

Полицейский молча указал на знак «Остановка запрещена».

– Но ведь я нахожусь возле своей машины, и вы вполне могли бы мне сказать… Я просто не заметил этот дурацкий знак…

Полисмен вырвал из блокнота листок и вручил его мне, приговаривая:

– Я видел, как ты подъехал. Я внимательно наблюдал за тобой. Я свидетель всего, что ты сейчаc сделал, – закончил он многозначительно.

Не чувствуя за собой никакого греха, я повысил голос:

– И какое же преступление я совершил?

– Ах, вот ты как разговариваешь! – обозлился полицейский и, не возвращая мне права, снова принялся писать. На этот раз – в другом блокноте.

– За что?! – закричал я, понимая, что сейчас получу, уже получил второй штраф.

В ответ полисмен пробурчал какое-то слово, но какое именно я не разобрал…

– Что это значит? – спросил я.

Он повторил, но я никогда прежде не слышал такого английского слова. Это была какая-то «ing» -овая форма:

– Вы просто надо мной издеваетесь! Я ничего не понимаю!

– А ты не волнуйся так, – сладким голосом успокоил меня полисмен. – Мы с тобой скоро опять увидимся, и ты все-все поймешь…