Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста - Страница 29

– Культурный человек должен возиться из-за этой скотины! Пусть я не доживу до завтрашнего утра, если он отправит письмо…

– А почему нет? – Узбек неуверенно пожал плечами. – Что мне, жалко наклеить марку?

Не знаю, отправил ли Узбек письмо, но он продолжал работать по семь дней в неделю, и нянчил больную руку, и просил у меня таблетки. Мой же общественный статус подпрыгнул на триста пунктов! Чувствовавший себя одиноким среди таксистов Макинтош решил, что общаться с человеком, который умеет написать по-английски письмо, для него не зазорно, и почти силой вытаскивал меня из кружка.

– О чем ви можете разговаривать с этими торгашами?

– Почему «торгашами»? – неуверенно протестовал я. – Гиви, например, скульптор…

– Какой он скульптор! Надписи на кладбище на памятниках делал…

– А этот, архитектор?

– Ви очень наивный, – покровительственно произнес Макинтош: – Он числился архитектором при ипподроме. Ему говорили: поставьте здесь еще одну кассу; к этой трибуне сделать навес…

– Он был рабочим?

– Он выписывал рабочим наряды. Лично я такого, извиняюсь за выражение, горе-архитектора не взял бы даже на сто рублей.

– А кем вы работали? – спросил я и – понял, как болезненно ждал Макинтош этого вопроса!..

Эффектным, отработанным жестом откинул он габардиновую полу и вынул из прорезного кармашка старого пиджака темнокрасную книжечку – удостоверение своего былого могущества. Секунду-другую у меня перед глазами маячила тисненная золотом надпись: СОВЕТ МИНИСТРОВ АБХАЗСКОЙ АССР… На таксистской стоянке, куда мы оба, не доспав, спешили на рассвете, эта претензия, эта красная книжечка могла вызвать только насмешку. И все-таки я протянул руку, чтобы взять документ. Мне хотелось своими глазами прочесть, что записано в удостоверении: был ли в действительности Габардиновый Макинтош тем, за кого с такой настойчивостью себя выдавал, – номенклатурным вельможей?

Печать, залихватские подписи… Ага, вот: «Заместитель начальника республиканского стройуправления».

– Я бил первым заместителем. – уточнил Макинтош, но это было неправдой. Если бы он и в самом деле был первым, то уж проследил бы, чтоб именно так и вписали. Должность была никак не генеральской, и ей не соответствовали все эти замашки: полуприкрытые веки, чуть заметные кивки; его вопросы: «Как здоровье? Как семья? Как работа?», которые он повадился задавать мне, не оставляя пауз для ответов.

Теперь я понял, почему буквально с первой же минуты распознал в нем начальника. Копируя кого-то, перед кем прежде заискивал, этот провинциальный заместитель вжился в утрированный образ, в карикатуру. Впрочем, нетрудно было догадаться, что служебное положение позволяло ему воровать дефицитный цемент, спекулировать ванными и умывальниками.

– Денег было море? – подмигнул я.

Он не испытывал ни малейшей неловкости, хотя вместо крупного руководителя в нем признали – крупного афериста.

– Паверишь! – сказал он вдохновенно: – Никогда я не знал, сколько у меня денег…

Он закапывал свои миллионы в подвале, спускал пачки сторублевых купюр на веревке в запаянной консервной банке в жижу дворовой уборной и жил в постоянном страхе: если поймают – расстрел… Потому и уехал.

Из какого источника питалось его презрение к Скульптору, к Ежику, ко всем остальным таксистам?..

8

Всю жизнь я прожил в России, а России – не знал… Разве не из таких вот «работяг», «шоферюг», продавцов, официантов, не из Доктора, у которого они все лечились (и который был убежден, что грибы становятся ядовитыми, если по ним проползет ядовитая змея), да еще Начальника, авторитет которого они признавали, разве не из этих самых человеческих единиц складывалось то, что мы все называем – СОВЕТСКИМ НАРОДОМ? Более того: люди, с которыми меня столкнула судьба – в НьюЙорке, на таксистской стоянке, за тридевять земель от страны, где мы родились и выросли – были никак не худшей частью этого народа. Они были тружениками и не были пьяницами. Если утром шел дождь, они не приезжали встречать первый самолет: отвозили жену – на работу, детей – в школу, хотя за это им приходилось расплачиваться лишним часом ночного труда.

Они были евреями, когда шли в синагогу, чтоб после службы поклянчить у раввина «мэбэль». Они были грузинами, когда чванились: «Разве вы можете понять, как мы жили?». Они были советскими, когда поссорившись с пассажиром, грозили американцу: «Подожди, вот придут наши!».

Таксисты были ничуть не хуже и не глупее людей, с которыми я привык общаться. Единственное отличие, которое я заметил, заключалось в том, что кэбби – и белые, и черные, и русские, и американцы – обладали, если можно так выразиться, недисциплинированным мышлением.

Любой из моих пассажиров рассказывал о специфике своего куда более сложного, чем наш, бизнеса – несколькими фразами, за пять минут или за десять, сообразуя степень подробности лишь с продолжительностью поездки. Мои же нынешние приятели, таксисты, не умели этого, как я не умел ездить задним ходом. Если я спрашивал, что нужно делать, чтобы зарабатывать побольше, они отвечали:

– Умным не будешь…

Морща от напряжения лоб, – столь заумным показался ему мой вопрос, – кэбби-ветеран из Бенсонхерста сказал:

– В такси нужно иметь «мазл».

– Будешь работать – научишься! – резюмировал Алик-с пятнышком.

Доктор подвел ко мне кадрового водилу, с которым когда-то работал в таксомоторном парке в Одессе:

– Скотина, объясни человеку все, как следует, чтоб он не мучался!

– Почему не объяснить? – кивал таксер. – Он не делает бабки потому, что медленно едет. Я видел, как он едет…